Екатерина Сырина – одна из пострадавших в теракте в «Крокусе». Через пару дней после случившегося девушка опубликовала на своей страничке в соцсети воспоминания о трагедии. Рассказала, как выбиралась из горящего здания. Её посты перепечатали СМИ, публикация разошлась по множественным пабликам, люди оставляли тысячи комментариев.
Мы поговорили с Екатериной спустя 40 дней после теракта.
Фото: Геннадий Черкасов
Екатерина педагог-психолог по образованию и директор детского лагеря «Коллекция Приключений». Девушке удалось выбраться живой из горящего здания «Крокуса». В ту же ночь она сама добралась до СКЛИФа, где ей поставили диагноз – ингаляционный ожог 1 степени.
— Вы написали подробный пост о произошедшем. Важно было выговориться?
— Выговариваться я начала ещё в ночь после трагедии с девушками, которые оказались со мной в больничной палате. Много говорила тогда с родственниками, полицейским, — начала Екатерина. — В психологии это один из приемов работы при травмирующем опыте: чем чаще рассказываешь о трагедии, тем меньше эмоциональное присоединение. Хотя я бы не сказала, что выговориться было основной целью, скорее, сопутствующей. Я хотела восстановить свои действия, мысли и эмоции. Знала, что скоро они померкнут, а я не хочу терять этот опыт. Мне было важно понять, что мне помогло. И важно этим поделиться. Сейчас воспоминания о том дне потихоньку стираются из памяти. Пропадают мелкие детали.
— Долго прокручивали в голове события?
— В первые дни воспоминания лезли постоянно. Иногда просто картинкой, иногда какой-то повторяющейся мыслью. Довольно сложно возвращаться в нормальную жизнь – организм поначалу становится этаким осторожным зверьком, которого пугает любой резкий звук, крик, толпа. Постепенно страх проходит. Остается настороженность. Я пока именно на этом этапе.
— В посте вы описали людей, с которыми выбирались из «Крокуса». Это мужчина, который руководил процессом, женщина, которая сидела с вами под столом, мама с дочкой, бегающие в дыму. Рассказали про человека, который дал воды, про того, кто включил пожарный гидрант, кто пробил дырку в подсобке, кто указал проход. Вы помните все эти лица?
— Я вообще не помню лиц. Мы либо быстро перемещались, либо находились в темноте или дыму. Я более-менее запомнила только мужчину, пробившего стену. Его зовут Олег Уколов, он инженер. Его знания и упорство помогли нам выйти наружу.
— С вами была девушка, которая в тот момент дозвонилась до службы спасения, но она не умела общаться с оператором. И вы взялись ей помочь. Как правильно говорить с оператором в таком случае?
— Нужно максимально четко и сжато описать, где вы, сколько вас, в каком состоянии, как найти место вашего нахождения. Я взяла у неё трубку и указала конкретные ориентиры: этаж, номер выхода из зала, где относительно него находится лестница, на которую мы выбежали, расположение прохода, через который мы попали в подсобку. Оперативный штаб по таким данным может определить местоположение более точно, вероятнее всего, у них на этом этапе уже имелся план здания. Я еще хотела послать геопозицию, но не вышло – руки тряслись.
Екатерина Сырина Фото: Из личного архива
— Когда вы выбрались из «Крокуса», то сами дошли до LiveNews24АД, доехали до травмпункта, потом сами добрались до СКЛИФа. Как сил хватило?
— Когда вышла из «Крокуса», то сначала я отошла подальше от дверей. Села на бордюр. Несколько минут пребывала в полной прострации. Сидела и тупо смотрела, как горит крыша. Потом подошла к скорым, хотя понимала, что мое ранение не так опасно. Это не пуля, кровь не хлещет. В скорой мне сказали: уезжайте отсюда быстрее. Я оценила ситуацию: такси бы ко мне не прорвалось, LiveNews24АД встал в пробке. Но я понимала, как оттуда добраться до Митино. Поэтому решила, что справляюсь сама. Доехала до травмпункта, где сознательно, даже с боем отвоевала право самой поехать в СКЛИФ, а не дожидаться скорой помощи. Я бы их дольше ждала, чем такси. Плюс врачей важнее оставить тяжелораненым.
— В СКЛИФе вы первым делом помыли голову. Почему?
— Помыла из-за гари. В такси до травмпункта я почувствовала, насколько она удушливая, техническая, черная. Я не хотела ощущать этот запах, спотыкаться о него. Больше скажу, буквально через 15 минут, как я помыла голову, мне принесли халат и полотенце. И я помылась целиком.
— Вам поставили диагноз: ингаляционный ожог 1 степени. Как вы себя чувствовали?
— Ингаляционный ожог сначала – это кашель, затрудненное дыхание, черные хлопья в мокроте. Изнутри ноет грудь. Появляется одышка. Вы не можете наклониться, чтобы не закашляться. Сейчас болевых ощущений нет, только иногда не хватает воздуха. При разговоре мне приходиться останавливаться и делать глубокий вдох. Не получается плавать в бассейне, заниматься физическими упражнениями, потому что задыхаюсь. Как бонус к отравлению и гипоксии выплыли проблемы с памятью, концентрацией и утомляемостью. У меня полностью не проходит тремор в руках. Восстановление до прежнего уровня займет несколько месяцев.
— С вами в палате лежали две девушки, у одной погиб друг-колясочник. Вы обсуждали произошедшее?
— Конечно, мы обсуждали. Ещё мы волновались за музыкантов. Но, как ни странно, мы не плакали. Особо и некогда было. К нам постоянно приходили врачи, полицейские. То одну на коляске на анализы везут, то другую. Ставили капельницы… Я полночи искала в списках погибших или раненых имя друга одной из моих соседок по палате, Наташи. Она знала, что он погиб, видела, но все равно надеялась…
С девочками мы подружились. Когда меня выписали, я навещала их каждую неделю. Они ещё долго оставались в больнице, у них ожоги на коже вплоть до 3-й степени. Недавно их выписали, теперь лечатся амбулаторно.
— Удалось поспать в первую ночь после теракта?
— Первую ночь мы не спали – нас обследовали врачи, а наутро уже лечили. Да и не хотелось: кортизол, адреналин сделали свое дело. Спать потянуло ко второй ночи. Кстати, кошмары мне не снились ни сразу после теракта, ни потом.
— Осознание того, что вы были в шаге от смерти, пришло сразу?
— Понимание степени масштабности трагедии пришло сразу. Личные страхи и удары подтянулись позже, примерно на 3-5 день. Врачи говорят – это классика. Время расцвета возможных осложнений. Ну и осознаний, получается.
— Вы писали, что в первое время у вас перед глазами стоял дым, не покидала осознание того, что могли умереть. Эти чувства прошли?
— Дней пять, наверное, меня это преследовало. Потом лишь периодически. Сейчас я могу контролировать воспоминания без лишних эмоций. Странные чувства меня накрыли, когда я вернулась домой. Меня выписали из больницы через три дня. И вот дома у меня случилось несколько приступов паники. Самый острый — с выключателем в коридоре, когда я не смогла привычно по нему тыкнуть в темноте. Резко всплыл флэшбэк: дверь, темнота, страх, удушье. Но я сразу взяла себя в руки, умею абстрагироваться от эмоций. Паника – скорее укол, чем ноющая боль. Помимо этого, было с десяток таких «короткометражек».
— Когда увидели фотографии террористов в зале суда, не было страшно?
— Ближе всего чувство не страха, а брезгливости, как от запаха навозной кучи, копошащихся в слизи червей. Мне просто противно. Сложно их назвать людьми.
— Следили за новостями о теракте?
— За новостями следила, иногда почитывала что-то. Но так и не посмотрела ни одного видео, не хочу.
— 28 марта вы написали пост про хейтеров. Сами столкнулись с негативными комментариями к вашим постам?
— Поначалу я удивилась охвату моих постов. Хейтеров на моей странице было сравнительно немного. Гораздо больше, тех, кто предлагал помощь, сочувствовал или благодарил. Мой пост про хейтеров – это своего рода манифест. В первые дни после своих публикаций я регулярно заходила на страницу и банила любителей холиваров, желающих всех сажать на кол и «верующих прокуроров». Дальше они шли плеваться ядом по своим норкам. Много грязи на меня вылили на крупной блог-платформе, когда посты пошли в народ. Три самых популярных обвинения: «куда поперлась», «а нефиг поддерживать сатанистов», то есть «Пикник», и «блогер головного мозга». Я разрешала пользоваться текстами абсолютно всем журналистам и желающим. Я ведь описала, как нужно вести себя в критической ситуации. Считала, что подготовка, формирование образа действия в ЧС внутри своей головы и знание приемов первой помощи очень помогло мне спастись. Хотела донести эту мысль до всех.
— К «Крокусу» вы приезжали после теракта?
— Сначала хотела, но не смогла. А потом отпало желание.
— Сейчас какие-то страхи преследуют?
— Я боюсь повторения, но уже не так остро. Стараюсь не зацикливаться на прошлом. Сделала выводы. Внутренне смирилась: справку о том, что в дерево молния не ударяет дважды, никто не выдаст. Меня немного тревожат подозрительные и нетипичные ситуации, некоторые люди все ещё цепляют взгляд. Какие-то вещи заставляют замереть и прислушаться, оценить происходящее. Сразу всплывают в голове схемы возможных действий. Вот, например, прошла гроза, которая так похожа на звуки взрывов. Первое, что я сделала – открыла занавески и осмотрела двор – все ли дома на месте, не кричат ли люди. Мне надо знать. Жужжит летательный аппарат – важно понять, что это такое.
Как бороться с этим? Я говорила себе «успокойся, ты не там, ты в безопасности». Пару раз проревелась. Много разговаривала с близкими. Ну и время, конечно, лечит. Но если вдруг вы оказались в подобной ситуации и понимаете, что не вывозите, начинается депрессия – не надо молчать и тянуть все в одиночку. Лучше обратиться к психологу.
— Выплатили компенсацию?
— Компенсацию нам выплатили рекордно быстро. Дальнейшее лечение — уже наша забота. У меня пока массажисты – главная расходная статья, так как остались проблемы с сосудами.
— Вас изменила трагедия?
— В первые дни после теракта я была дерганной и нервной. Но по итогу, стала сильнее и свободнее, как это ни парадоксально. Ведь я выжила, не так ли? Часто вспоминаю находившегося в «Крокусе» того самого Олега Уколова, который сломал стену. Понимаете, человек сломал стену? Это потрясающе. Я стараюсь мыслить, как он действовал. И самый главный урок – всегда пытаться найти выход. Не ограничиваться привычными действиями. Так же у меня возобновились многие потерянные на жизненном пути социальные связи – приятели, родственники, одноклассники. Я познакомилась с большим количеством интересных людей.
— Вы можете представить, что когда-нибудь снова пойдете не концерт?
— Я бы пошла и на первый концерт «Пикника» в Питере, который они организовали после теракта, если бы смогла. Я чувствую гордость за музыкантов, что они совершили этот шаг. Тот концерт – про силу духа, а не про пляски на костях. Да, мы умылись кровью, и тем более имеем право жить и петь. Кто-то говорил: идиоты, прячьтесь по дачам, нам же объявили войну. В этом есть здравый смысл. Но также верно, что за терактом стоит цель посеять страх, беспомощность, разъединить людей. От беды не спрячешься в землянке под Костромой. Опасность может прилететь с любой стороны. Я не хочу жить в постоянном страхе. За последний месяц уже побывала в двух музеях. Но все же буду пока избегать больших концертных площадок.
