Традиционный подход к изучению общественного развития основан на анализе интересов его участников. Понимание их нужд позволяет определить вектор их устремлений и понять, что же именно они будут делать.
Фото: Scherl/Global Look Press
Интересы столь же разнообразны, что и сами субъекты; классический марксизм разделял их, как и все факторы общественного развития, на «объективные» и «субъективные» — то есть на не преодолимые волей человека и на порожденные ею. Высшее достижение марксизма — исторический материализм — в своем живом проявлении (а не выхолощенный заскорузлостью начетчиков) является выродившейся в искусство абсолютно хулиганской наукой о том, как и когда члены общества могут менять правила его жизни, до последней крохи «вычерпывая» все возможные степени личной и коллективной свободы.
История (включая «штурмы неба», предпринимавшиеся отнюдь не только марксистами, а сегодня осуществляемые их отрицателями) показала, что многие формально субъективные факторы на деле жестко детерминируются разнообразными долговременными обстоятельствами и на деле являются вполне объективными.
Поэтому правильно делить факторы общественного развития не на объективные и субъективные, а на системные, связанные с закономерностями развития обществ и в силу этого устойчивые (хотя и не незыблемые) и проектные, связанные с сознательными усилиями людей (а точнее, их влиятельных групп).
Интересы общественных систем и в целом общественные закономерности реализуются исключительно через проекты, иногда (как мы помним по опыту советской цивилизации) порождающие собственные системы.
Однако реализация интересов (изученная классовым подходом до фатального возведения ее в абсолют) ограничивается не только противостоянием иных проектов и сопротивлением общественной среды, но и особенностями самих систем, реализующих эти интересы.
Обществоведение научилось неплохо учитывать часть этих особенностей, в первую очередь связанных с культурой и психологией.
Однако досадным пробелом по-прежнему остается фактическое игнорирование обратного влияния на субъекты общественного развития задач, которые они решают, и, соответственно, функций, которые они стремятся выполнять.
А это обратное влияние, изучаемое в рамках не традиционного для нас классового, а непривычного функционального подхода, исключительно велико.
На закате советской цивилизации, да и сейчас, элиты отечественной сборки стремились к сохранению стабильности. Раньше это оформлялось гуманистической максимой «лишь бы не было войны», сегодня фиксируется прямо. Порой данное стремление вырождается в архаизаторскую жажду «прекрасного прошлого» — и не только советского, но даже и феодального (в виде, например, сословного общества).
С точки зрения функционального подхода преследование стабильности как фундаментальной цели (сколько бы ни высмеивали ее формулами вроде «мамочка, роди меня обратно») с фатальной неизбежностью обрекает управляющую систему на пассивность, добровольный отказ от сути жизни — стратегической инициативы — и самоубийственное «ситуационное реагирование».
В условиях драматических изменений, связанных с глубоким преобразованием новыми технологиями общественных отношений, такой подход может казаться совершенно нелепым, безграмотным и неадекватным — однако он жестко детерминирован целью, преследуемой управляющей системой и, соответственно, ее функцией.
Сосредоточенным на доживании своей социальной жизни общественным организмам и даже просто группам странно предлагать начать ее заново — они еще не реализовали своего предназначения и вопреки всему будут всецело сконцентрированы на нем, напоминая порой персонажей песенки Карлсона: «Пусть все кругом горит огнем, а мы с тобой споем… и отдохнем».
Сила западной цивилизации заключается прежде всего не в деньгах и даже не в жестко структурированном интеллекте, а в создании надгосударственных, действующих через глобальный бизнес и потому крайне активных и слабо формализованных систем управления, в силу внутренней конкуренции способных к самообновлению перед лицом угроз и даже простой неопределенности.
Выработав возможности эксплуатируемой (а часто и созданной в прошлом) ими общественной системы — будь то финансовые спекуляции, традиционная демократия или сам рынок — и оказавшись в силу этого перед лицом ее краха, эти управляющие системы проходят в настоящее время цикл обновления.
Дряхлая, заскорузлая, нежизнеспособная их часть вместе со своим обслуживающим персоналом из разного рода колоний истово, до конца пытается гальванизировать труп отжившей общественной формы — и ложится в могилу вместе с ним.
Активная же, творческая часть глобальной западной элиты, убедившись в неотвратимости изменений (например, переживаемого нами в настоящее время распада единого глобального рынка на макрорегионы), стремится сама спровоцировать и возглавить их, чтобы ускорить и направить их в своих интересах, разделаться при помощи этого с конкурентами и укрепить свою власть в новом мире, который они всякий раз пытаются строить сами и для себя.
Эта гибкость, умение «менять кожу» и преображаться, готовность продуманно (а в критические периоды и отчаянно) пробовать новое, не боясь потерь, является сильнейшим фактором жизнеспособности западной цивилизации. Она вызвана постоянной борьбой основных групп его капиталов — в конечном счете представителей реального сектора, финансовых спекулянтов и цифровых технологий.
Суть сегодняшней эпохи — объединение порожденных финансовыми спекулянтами «цифровиков» с капиталами реального сектора (в силу объективной общности системных интересов) и разрушение сначала власти финансовых спекулянтов, а затем и их самих.
В самом деле: в эпоху, когда управление огромными массами людей все больше осуществляется без посредничества насилия и денег, а непосредственно — информацией и эмоциями, доставляемыми им через социальные сети, — финансовый капитал становится безумно раздутым и невесть что вообразившим о себе паразитом, подлежащим уничтожению просто из необходимости экономить ресурсы.
Финансовые спекулянты, ощущая смертельную угрозу, отнюдь не пытаются стабилизировать, заморозить ситуацию: они прекрасно видят бессмысленность и бесперспективность подобного поведения. Напротив, они с невиданным напором, яростью и энергией реализуют всеобъемлющий проект «глобальной перезагрузки» — значительно более масштабной, чем может признать кто бы то ни было из их пропагандистской обслуги. Суть этого глобального проекта — полное разрушение современной западной цивилизации (отменой семьи как ее социальной и подрывом промышленности как ее хозяйственной основы, а также переселением народов для стирания ее культурной и даже этнической основы) для полного ее переформатирования и запуска заново процесса потребления как двигателя экономического роста.
В самом деле: раз у людей стало так много предметов потребления, что это мешает росту, но рост требует увеличения потребления, — надо «обнулить» ситуацию и заново пойти таким успешным и столь хорошо известным путем.
Раз в будущем нет места финансовым спекулянтам — значит, надо ввергнуть человечество в столь дикое, столь отдаленное прошлое, что изжившие себя в настоящем финансисты стали для него недосягаемым, завораживающим светлым будущим.
Этот проект обречен, так как массовое одичание разрушит системы жизнеобеспечения и сократит численность населения Земли в лучшем случае в разы (как в Германии в Тридцатилетней войне), а скорее даже и на порядки — однако глобальные спекулянты в принципе не способны этого понять, так как функционирование реального сектора (к которому относятся и все системы жизнеобеспечения) находится вне их восприятия и тем более понимания.
В то же время этот проект вполне устраивает «цифровиков»: лишая население частной жизни, он способствует его полному растворению в социальных платформах (по-другому именуемых «цифровыми экосистемами»), пусть даже и в негуманной форме «киберпанка» или «электронного концлагеря». Реально грозящий человечеству крах систем жизнеобеспечения (в том числе просто из-за изживания инженеров как представителей крайне сложной и ответственной, но при этом все менее престижной профессии) также находится вне понимания «цифровиков» — по той же причине, что и глобальных спекулянтов.
В результате пассивное стремление к сохранению стабильности ряда элит, включая российскую, тактически обрекая их на болезненные поражения, стратегически вопреки их воле и представлениям оборачивается революционной, преобразующей и спасающей мир функцией. (Наиболее наглядно это наблюдается в сфере противодействия уничтожению семьи и самого человечества искусственным насаждением противоестественных «нетрадиционных» сексуальных ориентаций и практик.)
Правда, для реализации этой стабилизирующей функции предстоит научиться действовать активно (пусть и ради стабильности), не следуя за обстоятельствами, а самим создавая их.
Тот, кто хочет стабильности, в эпоху перемен должен вершить революцию.
